Неточные совпадения
Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за
люди; наконец она сама могла, она имела время заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить ее, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело; прощу я ее или нет; но
защитником ее я обязан явиться. У ней нет ни братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей. Где она?
— Должен! Ты — революционер, живешь для будущего,
защитник народа и прочее… Это — не отговорка. Ерунда! Ты вот в настоящем помоги
человеку. Сейчас!
«Кого же защищают?» — догадывался Самгин. Среди
защитников он узнал угрюмого водопроводчика, который нередко работал у Варвары, студента — сына свахи, домовладелицы Успенской, и, кроме племянника акушерки, еще двух студентов, — он помнил их гимназистами. Преобладала молодежь, очевидно — ремесленники, но было
человек пять бородатых, не считая дворника Николая. У одного из бородатых из-под нахлобученного картуза торчали седоватые космы волос, а уши — заткнуты ватой.
— Никаких других
защитников, кроме царя, не имеем, — всхлипывал повар. — Я — крепостной
человек, дворовый, — говорил он, стуча красным кулаком в грудь. — Всю жизнь служил дворянству… Купечеству тоже служил, но — это мне обидно! И, если против царя пошли купеческие дети, Клим Иванович, — нет, позвольте…
Пред ними подскакивал и качался на тонких ножках
защитник, небольшой
человек с выпученным животом и седым коком на лысоватой голове; он был похож на петуха и обладал раздражающе звонким голосом.
И она вспомнила, как
защитник смотрел на нее, и как смотрел председатель, и как смотрели встречавшиеся и нарочно проходившие мимо нее
люди в суде.
— Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил
защитника. Но не в этом дело. Неужели эти
люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за то, что у них просрочены паспорты и…
Воспитаем так не одного, а миллионы
людей, и потом поймаем одного и воображаем себе, что мы что-то сделали, оградили себя, и что больше уже и требовать от нас нечего, мы его препроводили из Московской в Иркутскую губернию, — с необыкновенной живостью и ясностью думал Нехлюдов, сидя на своем стуле рядом с полковником и слушая различные интонации голосов
защитника, прокурора и председателя и глядя на их самоуверенные жесты.
Конечно, и в публике, и у присяжных мог остаться маленький червячок сомнения в показании
человека, имевшего возможность «видеть райские двери» в известном состоянии лечения и, кроме того, даже не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова; так что
защитник своей цели все-таки достиг.
«Господа присяжные заседатели, — приступил
защитник, — в настоящем деле всякого свежего и непредубежденного
человека поражает одна характернейшая особенность, а именно: обвинение в грабеже и в то же время совершенная невозможность фактически указать на то: что именно было ограблено?
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту
защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и
защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного
человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой
человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Но Ракитин, все же как молодой
человек, сделал маленький промах, которым тотчас же отменно успел воспользоваться
защитник.
А оправдать его тоже не годится, потому что любители прекрасных идей и
защитники возвышенных стремлений, объявившие материалистов
людьми низкими и безнравственными, в последнее время так отлично зарекомендовали себя со стороны ума, да и со стороны характера, в глазах всех порядочных
людей, материалистов ли, или не материалистов, что защищать кого-нибудь от их порицаний стало делом излишним, а обращать внимание на их слова стало делом неприличным.
Он самый страстный и крайний
защитник свободы
человека, какого только знает история человеческой мысли.
Мои взгляды на поверхности могли меняться, главным образом в зависимости от моих иногда слишком острых и страстных реакций на то, что в данный момент господствовало, но я всю жизнь был
защитником свободы духа и высшего достоинства
человека.
Его
защитник на военно-полевом суде объяснял эту его манеру бросаться на
людей болезненным состоянием; суд приговорил его к смертной казни, а барон А. Н. Корф заменил это наказание пожизненною каторгой, плетьми и прикованием к тачке.
Недавно все говорили и писали об этом ужасном убийстве шести
человек этим… молодым
человеком, и о странной речи
защитника, где говорится, что при бедном состоянии преступника ему естественно должно было прийти в голову убить этих шесть
человек.
— Да оставите ли вы меня, — закричала она на уговаривавших ее, — нет, коли вы уж даже сами, Евгений Павлыч, заявили сейчас, что даже сам
защитник на суде объявлял, что ничего нет естественнее, как по бедности шесть
человек укокошить, так уж и впрямь последние времена пришли.
Эти
люди совсем не отрицатели и протестанты; напротив того, они сами не раз утверждали его в правилах общежития, сами являлись пламенными
защитниками тех афоризмов, которыми он, с их же слов, окружил себя.
Вы начинаете понимать
защитников Севастополя; вам становится почему-то совестно за самого себя перед этим
человеком. Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему свое сочувствие и удивление; но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, — и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством.
Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости; — ничего этого нет: вы видите будничных
людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве
защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида, и звуков с Северной стороны.
И нельзя доказать ни того, как это утверждают
защитники государства, что уничтожение государства повлечет за собой общественный хаос, взаимные грабежи, убийства и уничтожение всех общественных учреждений и возвращение человечества к варварству; ни того, как это утверждают противники государства, что
люди уже стали настолько разумны и добры, что не грабят и не убивают друг друга, предпочитают мирное общение вражде, что сами без помощи государства учредят всё то, что им будет нужно, а что поэтому государство не только не содействует всему этому, а, напротив, под видом ограждения
людей производит на них вредное и ожесточающее влияние.
Русское правительство душит своих подданных, веками не заботилось ни о малороссах в Польше, ни о латышах в остзейском крае, ни о русских мужиках, эксплуатируемых всеми возможными
людьми, и вдруг оно становится
защитником угнетенных от угнетателей, тех самых угнетателей, которых оно само угнетает.]
«Но если бы и было справедливо то, что государственное насилие прекратится тогда, когда обладающие властью настолько станут христианами, что сами откажутся от нее, и не найдется более
людей, готовых занять их места, и справедливо, что процесс этот совершается, — говорят
защитники существующего порядка, — то когда же это будет?
Несправедливо потому, что
люди, стоящие на низшей степени развития, те самые народы и
люди, которых
защитники существующего строя представляет помехой для осуществления христианского строя жизни, это самые те
люди, которые всегда сразу массами переходят на сторону истины, принятой общественным мнением.
А казнь
людей, признаваемых всеми добрыми, вызовет
защитников, разъяснителей отказа.
«Государственное насилие может быть прекращено только тогда, когда уничтожатся злые
люди среди общества», — говорят
защитники существующего строя, подразумевая под этим то, что так как злые
люди всегда будут, то насилие никогда не прекратится.
Такая свобода, в таких узких пределах, кажется
людям столь ничтожною, что они не замечают ее; одни (детерминисты) считают эту долю свободы столь малою, что вовсе не признают ее; другие,
защитники полной свободы, имея в виду свою воображаемую свободу, пренебрегают этой кажущейся им ничтожной степенью свободы.
«Но если даже и справедливо, — скажут
защитники существующего строя, — то, что общественное мнение, при известной степени своей определенности и ясности, может заставить инертную массу
людей внехристианских обществ — нехристианские народы — и
людей испорченных и грубых, живущих среди обществ, подчиниться ему, то какие признаки того, что это христианское общественное мнение возникло и может заменить действие насилия?
И потому несправедливо рассуждение
защитников существующего строя о том, что если в продолжение 1800 лет только малая часть
людей перешла на сторону христианства, то нужно еще несколько раз 1800 лет до тех пор, пока все остальные
люди перейдут на его сторону, — несправедливо оно потому, что при этом рассуждении не принимается во внимание другой, кроме внутреннего постигновения истины, способ усвоения
людьми новой истины и перехода от одного склада жизни к другому.
Так что то самое, чем
защитники государственности пугают
людей, тем, что если бы не было насилующей власти, то злые властвовали бы над добрыми, это-то самое, не переставая, совершалось и совершается в жизни человечества, а потому упразднение государственного насилия не может ни в каком случае быть причиною увеличения насилия злых над добрыми.
«Но если это и так, — говорят
защитники существующего строя, — то все-таки упразднение государственного насилия возможно и желательно бы было тогда, когда бы все
люди стали христианами.
И что бы ни делал
человек, существуют всегда те или другие причины, по которым
человек совершил те или другие поступки, и потому
человек не может быть свободен и изменять сам свою жизнь», — говорят
защитники метафизики лицемерия.
Насилие уменьшается и уменьшается и, очевидно, должно прекратиться, но не так, как представляют это себе некоторые
защитники существующего строя, тем, что
люди, подлежащие насилию, вследствие воздействия на них правительств, будут делаться всё лучше и лучше (вследствие этого они, напротив, становятся всегда хуже), а вследствие того, что так как все
люди постоянно становятся лучше и лучше, то и наиболее злые
люди, находящиеся во власти, становясь всё менее и менее злыми, сделаются уже настолько добры, что станут неспособны употреблять насилие.
Так возражают
защитники существующего строя. И рассуждение это было бы совершенно справедливо, если бы переход
людей от одного понимания жизни к другому совершался посредством только одного того процесса, при котором каждый
человек отдельно и один за другим познает опытом тщету власти и внутренним путем постигает истины христианские.
«Устранение государственного насилия в том случае, если в обществе не все
люди стали истинными христианами, сделает только то, что злые будут властвовать над добрыми и безнаказанно насиловать их!» — говорят
защитники существующего строя жизни.
Продолжайте ездить к нам, но два дня я не буду видеться с вами наедине и не стану поминать об этом разговоре; потом спрошу вас по совести, как честного
человека: имеете ли вы довольно твердости, чтобы быть моим
защитником против ваших родных и всех, кто вздумал бы оскорблять меня?
Он клялся, предлагал идти с ним на какое-то судно, где есть
люди, пострадавшие от Геза еще в прошлом году, и закончил ехидным вопросом: отчего
защитник так мало служил на «Бегущей по волнам»?
— Как же вы, милостивый государь, осмелились в моем доме заводить такие шашни? Да что же вы думаете об моем доме? Да и я-то что, болван, что ли? Стыдно, молодой
человек, и безнравственно совращать бедную девушку, у которой ни родителей, ни
защитников, ни состояния… Вот нынешний век! Оттого что всему учат вашего брата — грамматике, арифметике, а морали не учат… Ославить девушку, лишить доброго имени…
Защитником моим был Николай Разнатовский, иногда наезжавший из имения, да живший вместе с нами его брат, Семен Ильич, служивший на телеграфе, простой, милый
человек, а во время каникул — третий брат, Саша Разнатовский, студент Петербургского университета; тот прямо подружился со мной, гимназистом 2-го класса.
— Да! здесь нет никого, кроме Юрия Дмитрича Милославского и законной его супруги, боярыни Милославской! Вот они! — прибавил священник, показывая на новобрачных, которые в венцах и держа друг друга за руку вышли на паперть и стали возле своего
защитника. — Православные! — продолжал отец Еремей, не давая образумиться удивленной толпе. — Вы видите, они обвенчаны, а кого господь сочетал на небеси, тех на земле
человек разлучить не может!
Мы с вами точно сговорились; я сам горячий
защитник семейных
людей и семейных отношений.
— Но кто же устраивает избиения на улицах и кто кричит «долой конституцию»? — холодно спросил молодой
человек. — Да вы лучше взгляните на
защитников старого порядка — вот они идут…
И этот
человек — заговорщик! Этот
человек не настолько свободен, чтобы ясно сказать, что в городе имярек исправник ездит на казенных лошадях! Этот
человек,
защитник Гомера, как
человека, поэта и гражданина, — один из деятельных членов разбойнической банды"Пенкоснимателей"!
Он взял за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с знакомым
человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки
защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
Несколько пушечных выстрелов уже разбили ее; ее
защитники, оставшиеся в живых, ее покидали и только думали о собственном спасении, как вдруг на самой ее вершине, на продавленном кузове поваленного омнибуса, появился высокий
человек в старом сюртуке, подпоясанном красным шарфом, и соломенной шляпе на седых, растрепанных волосах.
«Покуда существовало крепостное право, — прибавляют
защитники этого мнения, — стадо, по крайней мере, было сыто и прилежно к возделыванью; теперь оно и голодно, и вместо возделыванья поет по кабакам безобразные песни». Таким образом оказывается, что труд, как результат принуждения, и кабак, как результат естественного влечения, — вот два полюса, между которыми осужден метаться
человек, питающийся лебедою.
Он делит
защитников общины на две категории: одни почтенные
люди — только уже очень глупы, потому что стоят на одном: credo, quia absurdum est; другие, — но о других вот как отзывается «Русский вестник...
Где
защитники у бедных
людей?
— Кирик отличился: говорил за Астахова, Кузьма-де и богу и начальству — любезный
человек, умница, грамотник, миру
защитник, недаром-де мы его в Думу послать собрались, да вдруг как начнёт матюкать защитника-то!